Свящ. Лев Большаков (Кондопога> Карелия) ПРИХОД-ОБЩИНА В КОНДОПОГЕ

http://scibook.net/russkoy-tserkvi-istoriya/svyasch-lev-bolshakov-kondopoga-kareliya-25236.html

Я приехал из Олонецкой епархии. По происхождению я — петербургский, и это происхождение существенно для нашего церковного служения в Кондопоге, маленьком городе под Петрозаводском, на Онежском озере. Это служение в маленьком городке в Карелии оказалось как бы продолжением и фактом жизни петербургской общины, в которой мы с нашими братьями были долго, лет 10, и в первые годы существования которой нам очень помогал о. Георгий Кочетков, тогда еще даже не священник. Жизнь нашей общины развивалась как реализация этой общинной жизни в Питере в новых условиях служения в городке, где до этого не было православного прихода, не было вообще никакого прихода. Если бы не помощь петербургской братии мне, который ничего не умеет, только-только рукоположен, никак не подготовлен, без богословского образования, то там, где не было никого, кто мог бы поддержать службу, ничего бы не получилось. Однако получилось, потому что братия постоянно наезжала, тогда это было еще возможно по средствам, дорога от Питера до Кон- допоги занимает ночь. Они читали и пели, помогали организовать службу, и вообще церковно жили и этим очень подтолкнули, каким-то способом понесли местных прихожан. Это одна сила, которая позволила образовать наш приход-общину. Другую, тоже очень существенную силу, хотя и выражающуюся в крайней немощи, олицетворяла женщина, достаточно пожилая, очень скромная, очень смиренная. Она была из тех людей, которые несли церковную традицию, обыкновенную, рядовую, насколько так можно говорить о церковной традиции. Это была огромная помощь мне. На слуху и в памяти у нее сохранились молитвы, кроме того, она умела читать по-церковнославянски. Вот, собственно, и все: я, который ничего не умею и только начинаю, и эта женщина со своей скромностью. Она принесла из дому Псалтирь, а какие-то книги были у меня. Так мы и несли службу.

Несколько пожилых женщин составили наш приход вначале. Потом появились дети, потому что помещение, которое нам дали для служения, было во дворе, в жилом квартале с маленькой насосной станцией примерно в 20 квадратных метров. Это стало как бы воцерковлением двора. Там была такая детская тусовка, постоянные завихрения детской толчеи. Дети как бы залетали, забегали в храм, и кто-то оставался. И это стало фактом их жизни, вот так появилась у нас молодая жизнь. Ну и как водится, как в столицах, так и в провинции, приход стал состоять в большей части из пожилых женщин и нескольких молодых мужчин. И сейчас у нас среди нашей молодежи преимущественно мальчишки, девочек — может быть, две-три. Так все и образовалось вот из этих трех составляющих — помощи столичной общины, вначале очень активной помощи, не было ни одного воскресенья, когда кто-нибудь не приехал бы ко мне читать, петь, помогать, быть в церкви, пусть очень тонкой, но определенной силы традиционной преданности и любви к Церкви, силы, олицетворенной в матушке Евгении, и еще двух-трех вдохновенных молодых людей.

Получилось так, что мы довольно скоро стали собираться и дома в будние дни, преимущественно своей молодой частью, но не сразу. Вначале, как в свое время в Питере, прежде всего — после литургии. Наша трапеза после литургии тоже была очень естественной, как это было, по рассказам Александра Михайловича двадцатилетней давности, в Москве или как у нас в Питере лет 15 тому назад. Очень естественно после литургии собираться вместе. Естественным оказалось и причащаться каждое воскресенье всем, кто собирался. А потом стало необходимым не разбегаться и в будние дни, благо городок маленький, и не трудно собраться. Мы с мальчишками собираемся в одной квартире и в понедельник, и в четверг, и в воскресенье для чтения духовной литературы или Евангелия. Довольно скоро после таких молодежных встреч мы вдруг задумались: а где же наши бабульки? Они тоже должны быть с нами. И сначала по воскресеньям после литургии, а потом и в воскресенье после вечерней службы, после чтения акафиста мы стали собираться у одной из пожилых женщин, куда они все с очень большим энтузиазмом приходили, приходят и будут приходить, пока сил хватит. Я был поражен, насколько пожилые, не особенно грамотные люди страшно избиты жизнью. Меня поражала провинция не в каких-то корен- ных местах, как, скажем, средняя Россия, а та провинция, где живут люди, собранные из разных мест, согнанные лихой советской жизнью, из раскулаченных, из переживших лагерные, или блокадные, или эвакуационные трудности. Как эта изуродованная трудностями жизнь не изуродовала их духовно?! Люди, на старости лет, больные, так радуются, что они в Церкви! "Я только сейчас начала жить", — сказала мне женщина, которой за 70, у которой куча детей, которая, опоздав на поезд в 5 утра из-за занятости по хозяйству, способна одолеть пешком расстояние от Кондопоги до Петрозаводска в 50 км. Она, оказывается, имеет в себе эту силу радости снова начать жить!

Что я особенно переживаю? Чтение. Наша библиотека, книжки, которые мы регулярно привозим из Питера, идут нарасхват, и прежде всего — у бабулек, чему я особенно удивляюсь. И вот мы, скажем, в воскресенье часов в 10 кончаем нашу посиделку с ними, куда приходят и молодые. Эта воскресная посиделка с бабульками — у одной из пожилых женщин. Мальчишки тоже там сидят, и мы вместе читаем. Кончается она, как все наши посиделки, чаепитием. Мы уходим, а они еще остаются. Сна нет — куда деваться? Они читают, и читают что-нибудь из духовной литературы — поучения, духовные наставления, что-нибудь из истории церкви, любят проповеди. Иногда мне казалось, что для них это трудновато, но нет, читают охотно. Я заметил, что очень хорошо шел, например, сборник, который издавала матушка Ольга, "Вечное", где разные небольшие статьи духовного содержания, "Спутник христианина". Вот такого рода вещи очень охотно читают. А в другой группе, которая собирается по четвергам, мы просто берем, скажем, Пролог, читаем Феофана Затворника, Апостол. Задают вопросы, что-то обсуждаем. Главное, что это оказывается фактом общей жизни. Такое семейное узнавание друг друга состоялось довольно скоро.

Я, конечно, обрисовал вам какую-то благоприятную картину. Делайте скидку, потому что раз это действительно семейная жизнь, то вы понимаете, до какой степени она может быть трагична, скорбна, мучительна, тревожна, недостаточна и так далее. Ведь маленький свет освещает большой мрак и беспорядок. Трудностей и беспорядков количественно значительно больше, чем радостных моментов, потому что провинция живет ужасно. Пьянство непереносимое в 99,5% случаев, никто ничего не знал, не читал, не видел, в том числе и учителя. В нашей общине теперь есть люди, которые могут что-то рассказать об истории искусств, об архитектуре. Одна девушка-архитектор с очень хорошим духовным зарядом, складом души и ума, по программе, которую мы с ней составили, ведет беседы об искусстве, о культуре со слайдами. Это очень хорошо идет у тех же бабулек. Им показывают французскую живопись, они с удовольствием смотрят. Программа у нас довольно большая. Моя попытка выйти через местный отдел культуры широко вовне, в школу или еще куда-то, не особенно удается. В небольшом академическом городке, как у о. Вячеслава Перевезенцева в Черноголовке, в школе можно наладить в каком-то смысле катехизическую программу, ее охотно примут. Но у нас это не очень удается. Может быть, двое-трое во всей школе захотят прослушать систематический курс на эту тему. Я постепенно прихожу к выводу, что очень важно как-то сплотить свое малое стадо и дать ему то, что вообще надо давать. Это распознается, наверное, только постепенно. Лишь теперь, на четвертом году нашего существования, я отчетливо понимаю, как важно не потерять ближайших, чтобы потом заняться теми, кто подальше. Вот такое у нас культуртрегерство наряду с общинной жизнью, и, главное, у нас появились внутренние силы для этого.

В таких условиях нам возможно объединиться и в общем труде. Благодаря западным братиям, швейцарскому протестантскому приходу, мы теперь располагаем оборудованием для столярной мастерской, которая размещена в помещении, где мы собираемся, где у нас трапезная, где и моя квартира. Там постоянное коловращение детей и нашего народа, там организуется систематический труд преимущественно для молодых мужчин, но пока их немного. Эта артель начиналась очень симпатично: она была заявлена как реабилитационная для людей, которые по каким- то причинам выбиты из жизни, бывшие алкоголики, заключенные. Это, грубо говоря, очень трудный, "жанр".Я немножко даже соблазнялся бомжатник организовать, однако сочетать какой-то общинно-просветительский церковный быт с ночлежкой оказалось невозможным. Это отдельное служение, и это невозможно реализовать в одном доме и с ограниченными силами. Тем не ме- нее людям, которые пока еще как-то на ногах стоят, но нуждаются в работе и в живой, здоровой среде, людям, которые могут быть поддержаны трудовой средой, надо дать шанс, поддержать их силами общины. Они могут найти работу в нашей артели. Если нам удастся расширить эту деятельность в будущем году, а мы собираемся организовать лесопилку, и гектар земли нам уже дали, то появятся рабочие места еще для какого-то количества людей. Важно создать живую среду, духовную, церковную в сущности и человеческую во всех проявлениях.

Главная трудность здесь в том, что вполне дееспособных, ответственных людей всегда меньше. Если найдутся двое-трое таких, то дело идет. Остальные же —

объект какого-то попечения, беспокойства, надежды и не всегда — уверенности.

Те пути, о которых говорил Александр Михайлович, описывая общинную жизнь допетровского времени, до XVII в., во многом совпадают с возможностями сегодняшней провинции, если ее воцерковлять с помощью развитой, активной, более или менее бодрой столичной церковной общины. Я думаю, вы можете посылать куда-нибудь своих делегатов. Внутри этой провинциальной среды церковность сохраняется, там любовь к Церкви —

не кондовая любовь к форме, люди испытывают там чрезвычайную радость, если появился приход. И эта радость была у многих из наших пожилых людей, которые составили костяк десятки, — большая радость в связи с тем, что появился приход. И еще должна быть открытость для появляющейся молодежи.

Теперь я отвечу на вопросы, указанные как темы обсуждения на конференции. Думаю, что богослужения должны совершаться как можно чаще, это очень желательно. И если мне удастся с осени-зимы в новом маленьком храме, который мы построим, служить чаще, это будет иметь огромное значение, потому что народ извне, совсем внешний, который, казалось бы, приходит только за требами, может быть, приходит намного за большим, сам того не сознавая. Его приход — от слова "ходить" с приставкой "при-" — имеет потенциал дальнейшего духовного развития, и надо этому простому прихождению дать шанс, дать шанс захо- жанам, которые, начав со свечки, кончат вопросом. Я замечал, как ужасна, катастрофична бывает небрежность, невнимательность к человеку, о котором я заранее знаю, что он пришел про- сто так, и вот я отвечаю ему как-нибудь через плечо. Бывают такие грехи, и это очень плохо. Человек проявил себя, может быть, как-то по-дурацки, нелепо, но он требовал куда больше внимания. Готовность к такому вниманию выражается, в частности, и в частоте присутствия в храме. Я думаю так. Надо служить утреню хотя бы три раза в неделю, как мы это делаем Великим постом, когда служим утреню — утром, днем — часы, вечером — вечерню. Храм у нас всегда бывает открыт. Почему бы так не делать в другие дни? По недостатку времени? Но это нужно.

В обычных приходских службах у нас бывают сокращения, сделанные иногда не особенно сознательно. Мы сейчас с нашим клиром (это в основном молодые люди: двое поющих супругов, юноша 24 лет — тенор, пятнадцатилетний мальчишка — бас, одна пожилая женщина — меццо-сопрано, деревенское, но хорошее) собираемся, для того чтобы обсудить службу, тогда и сокращения будут подготовленными. Обдумывание сокращений может быть поводом для разъяснения службы.

Забота о понимании народом служб пока на уровне требования тишины и просто внимания. Это возможно в маленьком храмике. Первое время я иногда позволял себе остановиться на стихирах и разъяснить смысл. Если стихира яркая, сильная, мощная, то ее переводи - не переводи на русский — все равно никто не поймет так наскоро, со слуха, но она дает возможность сказать, чему мы сейчас радуемся.

Что касается участия народа в богослужении, то кто может, тот и поет вместе с хором. Исповедуются и причащаются почти все. Исповедь бывает вечерами после всенощной и утром, потом — проскомидия, где я почти постоянно объясняю, чем мы занимаемся, для чего люди подают записки, и стараюсь вынимать частицу за каждое имя.

Совершение треб у нас не особенно активное, потому что служим только в пятницу вечером. Литургии — по субботам и воскресеньям, вечерни — тоже в эти дни. Молебнов мы не служим. После литургии расходимся на общую трапезу. Я сейчас не рискну назвать ее агапой, хотя наши братья ее так называют. Мы пока еще не организовались в плане общего внимания и возможности для свободной молитвы. Это скорее похоже на практику в монастыре с несколько более свободной дисциплиной, не- вольно свободной дисциплиной, потому что среди нас — половина детей. Если нас, взрослых, 30 человек, то детей бывает более 10. Мы вместе трапезничаем и обязательно что-нибудь читаем — жития или проповедь, и это составляет церковность нашего общения.

Нам предстоит убранство храма, и это очень радостно, это очень вдохновляет. Сейчас мы как бы живем проектированием, обдумыванием, как у нас это будет. Мне кажется, что все должно быть выдержано в духе доброй традиции русской иконописи. Пришлось на эту тему немножко дискутировать с владыкой, у которого вкус к академической живописи. Я доказывал ему, что, отстаивая церковнославянский язык, нельзя не любить и древнерусскую иконопись. У нас с владыкой отношения очень мирные и добрые, поэтому тут ничто не напоминало какую-то рукопашную схватку, а шла деликатная дискуссия. В духе доброй традиции у нас будут низкие царские врата, потому что наши прихожане привыкли видеть все, что совершается в алтаре. Это еще один пункт, который имел значение для воцерковления общины. Поневоле я служил совершенно открыто для всех и очень близко для всех. Все присутствующие как бы окружали престол. Крошечный уголок в 4 квадратных метра — вот весь наш алтарь. Вначале даже казалось неловко. Потом я привык. Когда я облачаюсь и читаю молитвы, то специально читаю их громко, потому что пока я занят облачением на глазах у всего народа пусть уж хотя бы молитва будет слышна всем. Так же и потребление Чаши, и проскомидия, не говоря уже о Евхаристическом каноне. Все — на глазах у всех. И это создало некий дух. Первое время мне было очень страшно в алтаре нашей чудной деревянной Успенской церкви, настоящей церкви, когда я был заперт один в большом алтаре, метров 12 квадратных. И что мне там делать одному? Народ меня не видит, я не вижу народа. Но в нашем храме мы спланируем все так, что общение будет продолжаться через низкие царские врата и достаточно открытое пространство. Катехизация взрослых идет как личные собеседования. У меня для этого есть фиксированное время. Но тут есть какая трудность? Трудность — в неспособности и неподготовленности к какому бы то ни было систематическому усвоению знаний. Наладить внимание, посадить людей и как бы заставить или настро- ить их слушать — очень трудно. Больше можно добиться личным контактом, реагированием на его развитие. Но все-таки мы оглашаем людей, понемножку их готовим. Я вижу, что подтверждается опыт, который знает община о. Георгия: совершенно необходимо, чтобы у каждого оглашенного был крестный или поручитель из нашей общины, иначе человек очень легко может кануть в Лету.

У нас есть воскресная школа — это две группы для детей помладше и для отроков, с которыми мы регулярно занимаемся по вечерам. Это богослужебные беседы. Они совершаются три раза в неделю: в воскресенье вечером, в четверг и в понедельник —

тоже вечером, а иногда — когда придется. Очень важная часть нашей общей жизни — книги.

Теперь о миссионерстве. Видимо, миссионерством оказывается присутствие нашей маленькой общины-прихода в этом городке.

О диаконии — она напрашивается сама собой. Когда случается кому-то руководить такой деятельностью, то двоих-троих мальчишек организовать на помощь каким-нибудь старикам очень легко. Как только наши организационные дела улягутся, это будет одним из пунктов, включенных в нашу программу. Уже есть люди, которые готовы руководить работой по оказанию помощи инвалидам и пожилым прихожанкам. Дружба между мальчишками и бабульками существует, и это один из поводов для такой вот помощи.

И последнее — содержание храма. Мне очень импонирует, как это делается в приходах в Париже. У нас пока не так. Храмом занимаются только одни и те же женщины. Думаю, что один из способов вдохновить людей на общее служение и общую жизнь —

вместе заниматься храмом. Это то, что я буду принимать во внимание.

Извините, что я затянул дольше, чем надо было. Может быть, я сказал и не все.

О. Георгий Кочетков. Большое спасибо, отец Лев. Я думаю, это один из замечательных приходов в нашей Церкви, и так же как доклад о. Иоанна Привалова, нам радостно было сейчас слушать выступление о. Льва. Потому что Север — это не просто одна из земель. Это наиболее разрушенные, духовно опустошенные области провинции, которые требуют большего попечения, там трудностей больше. Не все из того, что мы можем делать в Москве, можно осуществлять там. Просто нельзя.

О. Лев. Очень мало верующих. В церкви очень мало народу. Это отмечал Святейший патриарх, когда приезжал в Петрозаводск. И владыка спрашивал меня во время собеседования с патриархом: "Ну как у вас, по-прежнему так же мало народу в церкви?" Владьжа недавно ездил по разным областям и сказал, что оскудение церковной жизни начинает быть заметным где-то с севера Ярославской или Вологодской области. И у нас в Карелии так. Может быть, неприлично об этом говорить в просвещенной Москве, но у нас афиши колдунов наклеиваются буквально одна на другую. Недели не проходит, как местный большой, шикарный Дом культуры приглашает нового колдуна — в самом примитивном, самом ничтожном, недостойном критики смысле. И к колдуну идет огромная толпа народа. Страшное дело! Конечно, есть и секты, например, иеговисты. Такое одичание жизни очень реально и очень заметно.